Неточные совпадения
Затем, сколько позволял
свет в
тусклой кухне, осмотрел пальто, панталоны, сапоги.
Тусклый кружок луны наливался
светом, туман над озером тоже светлел, с гор ползли облака, за ними влачились тени.
Вечером я имел случай наблюдать интересное метеорологическое явление. Около 10 часов взошла луна,
тусклая, почти не дающая
света. Вслед за тем туман рассеялся, и тогда от лунного диска вверх и вниз протянулись два длинных луча, заострившихся к концам. Явление это продолжалось минут пятнадцать, затем опять надвинулся туман, и луна снова сделалась расплывчатой и неясной; пошел мелкий дождь, который продолжался всю ночь, до рассвета.
Старуха повела меня опять вверх, по крутой лестнице, и остановилась на площадке третьего этажа. При слабом
свете, падавшем из крошечного окошка, я увидал морщинистое лицо вдовы бургомистра. Приторно-лукавая улыбка растягивала ее ввалившиеся губы, ежила
тусклые глазки. Она указала мне на маленькую дверь. Судорожным движением руки отворил я ее и захлопнул за собою.
Это было невозможно… Troppo tardi… [Слишком поздно (ит.).] Оставить ее в минуту, когда у нее, у меня так билось сердце, — это было бы сверх человеческих сил и очень глупо… Я не пошел — она осталась… Месяц прокладывал свои полосы в другую сторону. Она сидела у окна и горько плакала. Я целовал ее влажные глаза, утирал их прядями косы, упавшей на бледно-матовое плечо, которое вбирало в себя месячный
свет, терявшийся без отражения в нежно-тусклом отливе.
Слепой звонарь запер дверь…
Свет исчез, и лишь через некоторое время Анна Михайловна, робко стоявшая внизу, пока молодежь, толкаясь, подымалась по извилинам лестницы, — могла разглядеть
тусклую струйку сумеречного
света, лившуюся из какого-то косого пролета в толстой каменной кладке. Против этого луча слабо светилось несколько пыльных, неправильной формы камней.
В моей комнате, пред образом, всегда зажигают на ночь лампадку, —
свет тусклый и ничтожный, но, однако ж, разглядеть всё можно, а под лампадкой даже можно читать.
Лиза ничего не отвечала ему и, не улыбаясь, слегка приподняв брови и краснея, глядела на пол, но не отнимала своей руки; а наверху, в комнате Марфы Тимофеевны, при
свете лампадки, висевшей перед
тусклыми старинными образами, Лаврецкий сидел на креслах, облокотившись на колена и положив лицо на руки; старушка, стоя перед ним, изредка и молча гладила его по волосам.
Яркий
свет потух, теплилась только
тусклая лампада; не знаю, кто из нас заснул прежде.
Две струи
света резко лились сверху, выделяясь полосами на темном фоне подземелья;
свет этот проходил в два окна, одно из которых я видел в полу склепа, другое, подальше, очевидно, было пристроено таким же образом; лучи солнца проникали сюда не прямо, а прежде отражались от стен старых гробниц; они разливались в сыром воздухе подземелья, падали на каменные плиты пола, отражались и наполняли все подземелье
тусклыми отблесками; стены тоже были сложены из камня; большие широкие колонны массивно вздымались снизу и, раскинув во все стороны свои каменные дуги, крепко смыкались кверху сводчатым потолком.
Но чем далее нужно было углубляться в коридор, тем
тусклее достигал
свет, так что с трудом можно было распознать даже двери; тут-то и были покои самой Мавры Кузьмовны, жившей вместе с племянницей и несколькими посторонними старухами, которых она пропитывала на старости лет.
Хотя
свет этот начинал уже походить на
тусклое освещение, разливаемое сальной свечой подьячего, но от окончательного подьячества его спасли связи и старая складка государственности, приобретенная еще в школе. Тем не менее он и от чада сальной свечки был бы не прочь, если б убедился, что этот чад ведет к цели.
При
свете тусклой тоненькой свечки в железном подсвечнике я разглядел женщину лет, может быть, тридцати, болезненно-худощавую, одетую в темное старенькое ситцевое платье, с ничем не прикрытою длинною шеей и с жиденькими темными волосами, свернутыми на затылке в узелок, толщиной в кулачок двухлетнего ребенка.
Вместо дневного
света по коридорам горели
тусклые сальные свечи.
Ставни были искусно расписаны цветами и птицами, а окна пропускали
свет божий не сквозь
тусклые бычачьи пузыри, как в большей части домов московских, но сквозь чистую, прозрачную слюду.
Тусклый, маленький
свет отдаленного ночника едва озарял палату…
Реяли молнии; с грохотом несся удар за ударом, и вдруг Туберозов видит пред собою темный ствол дуба, и к нему плывет светящийся, как
тусклая лампа, шар; чудная искра посредине дерева блеснула ослепляющим
светом, выросла в ком и разорвалась.
Насквозь пропитанный несчастьями, всю жизнь свою всасывая пьяные крики, пьяные, горькие песни, расшатанный, избитый ударами ног по доскам его пола, — дом не мог больше жить и медленно разваливался, печально глядя на
свет божий
тусклыми стёклами окон.
Сальный огарок в позеленевшем, давно не чищенном подсвечнике освещал комнату
тусклым красноватым
светом; я растворил окно на пруд, и мы сели к нему, я на стул, Мухоедов на подоконнике.
Слабый
свет догоравшей свечки, смешиваясь с белым
светом утра, набрасывал синевато-тусклый отблеск на лица нескольких мужиков, спавших на нарах.
— Нет! Я объяснюсь. Я объяснюсь! — высоко и тонко спел Коротков, потом кинулся влево, кинулся вправо, пробежал шагов десять на месте, искаженно отражаясь в пыльных альпийских зеркалах, вынырнул в коридор и побежал на
свет тусклой лампочки, висящей над надписью: «Отдельные кабинеты». Запыхавшись, он стал перед страшной дверью и очнулся в объятиях Пантелеймона.
На каждый ларь ложилась из окна
тусклая полоса
света.
Меркулов продолжает ходить по казарме. Он идет вдоль стены, машинально обдирая ногтем большого пальца масляную краску. Солдаты лежат на нарах, покрытые сверху серыми шинелями, тесно прижавшись друг к другу. При
тусклом, коптящем
свете ночников очертания спящих фигур теряют резкость, сливаются, и кажется, будто это лежат не люди, а серые, однообразные и неподвижные вороха шинелей.
И в ту самую ночь, когда пароход шлепал колесами по спокойному морю, дробясь в мрачной зыбучей глубине своими огнями, когда часовые, опершись на ружья, дремали в проходах трюма и фонари, слегка вздрагивая от ударов никогда не засыпавшей машины, разливали свой
тусклый, задумчивый
свет в железном коридоре и за решетками… когда на нарах рядами лежали серые неподвижные фигуры спавших арестантов, — там, за этими решетками, совершалась безмолвная драма.
Досадный
свет неприятным своим
тусклым сиянием глядел в его окна.
Лампа, выгоревшая в долгую ночь, светила все
тусклее и
тусклее и наконец совсем погасла. Но в комнате уже не было темно: начинался день. Его спокойный серый
свет понемногу вливался в комнату и скудно освещал заряженное оружие и письмо с безумными проклятиями, лежавшее на столе, а посреди комнаты — человеческий труп с мирным и счастливым выражением на бледном лице.
Молодой сон был нашим спасеньем в этом долгом пути. Убаюкиваемые неровной дорогой, ленивой трусцой лошадей, позваниваньем бубенцов и однообразием картин, мы проводили большую часть времени в полузабытьи. Засыпая иной раз при
свете тусклой вечерней зари и просыпаясь темною ночью под шипенье легкой метели, я часто терял границу между сном и действительностью. Сны порой бывали теплые и яркие, как действительность, холодная действительность походила на кошмарный сон.
Сквозь узорные прорезы на тёмные стволы мачтовых сосен мягко падал лунный
свет, рыжая кора древних деревьев отсвечивала
тусклой медью, поблескивали янтарём и топазом бугорки смолы.
Наконец щенок утомился и охрип; видя, что его не боятся и даже не обращают на него внимания, он стал несмело, то приседая, то подскакивая, подходить к волчатам. Теперь, при дневном
свете, легко уже было рассмотреть его… Белый лоб у него был большой, а на лбу бугор, какой бывает у очень глупых собак; глаза были маленькие, голубые,
тусклые, а выражение всей морды чрезвычайно глупое. Подойдя к волчатам, он протянул вперед широкие лапы, положил на них морду и начал...
Вдали от солнца и природы,
Вдали от
света и искусства,
Вдали от жизни и любви
Мелькнут твои младые годы,
Живые помертвеют чувства,
Мечты развеются твои…
И жизнь твоя пройдет незрима
В краю безлюдном, безымянном,
На незамеченной земле, —
Как исчезает облак дыма
На небе
тусклом и туманном,
В осенней беспредельной мгле…
Было тихо. В окна глядел не то
тусклый рассвет, не то поздний вечер, что-то заполненное бесформенной и сумеречной мглой. Ветер дул в «щели», как в трубе, и гнал по ней ночные туманы. Взглянув из окна кверху, я мог видеть клочки ясного неба. Значит, на всем
свете зарождалось уже яркое солнечное утро. А мимо станка все продолжала нестись, клубами, холодная мгла… Было сумрачно, тихо, серо и печально.
Он различал его ясно при
свете тусклого огарка, освещавшего комнату, и все добивался мысленно: к чему служит это кольцо, зачем оно здесь, что означает?
У могилы ожидал уже церковный причет и священник в старенькой черной ризе. Убитых свалили в яму и начали петь панихиду. Восковые свечи то и дело задувало ветром, зато три-четыре фонаря освещали своим
тусклым колеблющимся
светом темные облики людей, окружавших могилу и там, внутри ее, кучу чего-то безобразного, серого, кровавого.
Однажды, за две недели до Рождества, когда все три отделения приюта при
свете висячих ламп (день выдался особенно
тусклый, темный) и под неустанное покрикивание всем и всегда недовольной Павлы Артемьевны прилежно работали, заготовляя рождественские подарки для попечителей и начальства, широко распахнулась дверь рабочей комнаты, и приютский сторож торжественно возвестил во весь голос...
И вдруг в эту
тусклую, унылую и холодную пустоту, как горячий поток солнечного
света, врывается богиня жизни и счастья — Наташа Ростова.
И какие они храбрые с своими
тусклыми зеркальцами, — ничего не видят и говорят просто: здесь темно, надо зажечь
свет! Потом сами тушат и засыпают. Я с некоторым удивлением, правда холодноватым, рассматриваю этих храбрецов и… восхищаюсь. Или для страха нужен слишком большой ум, как у Меня? Ведь это не ты же такой трус, Вандергуд, ты всегда слыл человеком закаленным и бывалым!
Дверь кабака раскрылась,
тусклая полоса
света легла на дорогу и отразилась в луже.
Но он молчал, неподвижный и черный, как памятник. В соседней комнате хрустнула половица — и вдруг сразу стало так необыкновенно тихо, как бывает только там, где много мертвых. Все звуки замерли, и сам багровый
свет приобрел неуловимый оттенок мертвенности и тишины, стал неподвижный и слегка
тусклый. Я подумал, что от брата идет такая тишина, и сказал ему об этом.
Я шел по узкой тропинке у самого края железнодорожной насыпи. Лунный
свет скользил по рельсам, на которых уже лежала роса. Большие тени от облаков то и дело пробегали по насыпи. Далеко впереди покойно горел
тусклый зеленый огонек.
Оглянулся Гуго туда и сюда, видит: дело плохо; повернул лошадь головой к луне — и даже испугался: так мертво и тупо, как два
тусклые зеркальца, неподвижно глядели на луну большие бельма бедной Окрысы, и лунный
свет отражался от них, как от металла.
Действительно, в открытые окна кабинета лился уже
свет утренней зари, мешавшийся с
тусклым, мерцающим
светом догоравших в подсвечниках и бра свечей.
Борька вышел на веранду. Небо было в мутных, неясных облаках без очертаний,
тусклое солнце белесым
светом отражалось на сырых крышах. Парило, было душно и тихо. У кухни напряженно кричали петухи. На футбольной площадке тренировались парни, обливаясь потом.
А тут мертвая тишина, мягкие шаги молчаливых, не отвечающих на вопросы людей, звуки отпираемых, запираемых дверей, в обычные часы пища, посещение молчаливых людей и сквозь
тусклые стекла
свет от поднимающегося солнца, темнота и та же тишина, те же мягкие шаги, и одни и те же звуки.